Пенелопа — дочь Икария (брата царя Спарты Тиндарея) и нимфы Перибеи, сестра Ифтимы, жена Одиссея; ждала возвращения мужа из-под Трои в течение двадцати лет, отвергая домогательства многочисленных женихов. Она пообещала выбрать себе нового мужа после того, как закончит ткать покрывало на гроб своего свекра, чтобы по обычаю, когда тот умрет, подготовить ему достойные похороны. Однако ночью она распускала все, что успевала наткать в течение дня. Образ Пенелопы — символ женского благородства и супружеской верности.
Когда я вышел из подъезда, то не сразу понял, что произошло со мной. Вокруг все казалось не таким, как обычно. Люди какие-то другие, будто их кто-то подменил. Машины едут, странно озираясь по сторонам. И мне кажется, что я перестаю быть деревянным. Облака медленно превращаются в тучи, но недостаточно медленно, чтобы глаз этого не заметил. Тут я услышал какой-то шум и ощутил движение, и на меня стремглав взлетела кошка, молодая еще. А собака, которая за ней гналась, недоуменно остановилась у моих ног, не понимая, что же ей теперь делать. Пару раз для приличия тявкнула и отошла в сторонку. Взъерошенная кошка выгнулась дугой у меня на плече и все повторяла: «Ффффффф!» открытым ртом, безумно уставившись на пса огромными зрачками. «Дама, вы меня случайно с деревом не перепутали?» – поинтересовался было я, но потом вспомнил, что в этом мире все поменялось в мгновение ока, и согласился на роль дерева-спасителя. Кошка оказалась Пенелопой. Теперь она провожает меня на работу с утра, даже лижет в щеку, а вечером встречает теплым ж е н с к и м взглядом, прощая, даже если я где-то задерживаюсь. Когда взъерошенная Пеня впервые оказалась на моем плече, мне ничего другого не оставалось, как повернуть обратно. Я принес ее домой, налил ей молока в крышку, сказал, чтобы она не стеснялась, обживалась потихоньку, и побежал на работу. В метро все тоже было не так как всегда. Люди не толкались. И люди какие-то странные, они совсем не похожи на людей. Такое ощущение, что только сверху подобие оболочки-человека, а внутри все совсем не так, как нарисовано в учебниках по анатомии. Я старался на них не смотреть, потому что даже мой случайный беглый взгляд немедленно удостаивался внимательно-подозрительного ответа. Я закрыл глаза и не открывал их двадцать пять минут, ровно столько, сколько занимает дорога на работу. Что же случилось со всем миром, пока я спал? И что ждет меня на работе? Выходя из метро, на тумбе я увидел кучу каких-то рекламных листов, один из которых буквально светился. Я понял, что он светится для меня, и взял его. Читая послание, я буквально перестраивался изнутри, не сбавляя при этом шага. Это было послание главного раввина Петербурга, но послание, в общем-то, частного характера – распечатанное письмо из Интернета некоему господину И.Меиру. Написано оно было в иронично доступной форме и начиналось с вопроса: Легко ли Вам просыпаться по утрам по будильнику? Далее следовали несколько полезных советов: можно поставить будильник в пустую кастрюлю, чтобы усилить его призыв к пробуждению, можно его куда-нибудь спрятать, а утром искать до тех пор, пока не проснетесь и так далее. Незаметно для читающего, автор с простого будильника перешел на пробуждение души. Оказывается в праздник Рош ха-шана (еврейский новый год) принято трубить в шофар – так называется бараний рог. И что этот звук творит чудеса. В качестве чуда раввин упоминает Иерихонскую трубу, которая тоже, как выяснилось, была ни чем иным, как шофаром. Дело в том, что один раз в году, как раз в Рош ха-шана, небеса открываются и молитвы приходят сразу к Богу вместе с голосом шофара. В этот праздник нужно послушать, как кто-нибудь трубит в шофар, — это заповедь. Автор говорит о том, что бараний рог – это ни что иное, как «будильник для души». Так не пора ли п р о с н у т ь с я, господа? Это сравнение меня буквально приподняло над землей. Послание заканчивалось приглашением в синагогу, но я уже оказался за своим рабочим столом, в руке у меня была телефонная трубка, а сквозь стеклянную стену кабинета на меня устало смотрели глаза начальника. Я положил трубку. Снял очки, потер глаза. Что же все-таки произошло? В офисе тоже все были наполовину людьми. Что-то изменилось в глазах, в движениях, во всем. Я вспомнил Пеню. Мне так захотелось ей позвонить, услышать ее «Фффф!», почувствовать ее когти на своем плече, но я знал, что трубку она не возьмет. Она не любит разговаривать по телефону. Я поставил маленькую чашечку в кофейный аппарат, нажал кнопку. Аппарат запыхтел, закряхтел и выплюнул пенистого кофе: «Ть-фу!». «Спасибо, дорогой! Ты сегодня тоже не в духе, я смотрю. Сочувствую». Рабочий день тянулся неимоверно долго. Я уже стал сомневаться, что он успеет сегодня закончиться. Кроме обычного ланча, я выпил семь чашек кофе и выкурил три сигареты (притом, что я вообще не курю). Постоянно я ощущал пристальный взгляд из соседнего кабинета. Еле-еле я дождался пяти часов и вышмыгнул на улицу, надеясь, что там мне будет легче дышать. На улице было как обычно пасмурно. Это было единственное к а к о б ы ч н о. Вороны тихо сидели на деревьях и грустно смотрели на меня, безмолвно провожая. Я почувствовал себя как-то жутко. Несколько минут я не мог понять почему. Вдруг меня осенило: н а у л и ц е н е б ы л о н и о д н о й м а ш и н ы ! Это в час пик. И еще: н а у л и ц е н е б ы л о л ю д е й!!! Я остановился, и мне стало еще страшнее. Тихо пошел вперед, невольно прибавляя шаг. Сколько я шел, пять минут или десять, теперь уже не восстановить в памяти, но через какое-то время я остановился и оглянулся: улица была буквально забита машинами, они сигналили друг другу, образовывая пробку. Тротуар тоже был забит спешащими домой людьми. Я глубоко вдохнул, задержал дыхание и с шумом выдохнул. Почему меня никто не толкает, я же стою посреди дороги? И тут меня кто-то сильно толкнул в спину, и я услышал: «Чё стоишь посреди дороги? Не видишь что ли, люди с работы идут? Лоботряс!!» Я сделал шаг вправо и очутился на троллейбусной остановке. Сел на лавочку. Время – шесть пятнадцать. Пеня, наверное, уже там с ума сходит без меня. Ну, или без еды. Я опустил глаза и стал смотреть на обувь проходящих мимо людей. Вот протопали малюсенькие ботиночки с коричневыми шнурками, завязанными как попало. Вот грузно прошагали армейские сапоги с налипшей грязью. Каблучки сантиметров двенадцать, не меньше, по крайней мере, процокали совсем рядом со мной. Рядом с ними гордо шли черные туфли, густо намазанные дорогим кремом для обуви. Это вам не тут! Лакированные сапоги, белые туфельки с бантом, кеды фирмы Адидас, остроносые ботинки, каблуки, носы, банты, шнурки… У меня закружилась голова. Я закрыл глаза, пытаясь понять, что, собственно, здесь происходит. Когда я открыл их снова, то увидел, что на остановке напротив сидит молодой человек с опущенной, будто вжатой в плечи головой, и смотрит на проходящую мимо него обувь. Я подумал, что пора уже куда-то двигаться, потому что еще чуток — и я просто сойду с ума. Я медленно встал, молодой человек напротив поднял на меня глаза и уставился в упор. Поправив очки, я улыбнулся и помахал ему рукой. Он махнул мне в ответ и снова опустил глаза. Медленно побрел я к метро. То, что я чувствовал себя белой вороной, это слишком мягко сказано. Я чувствовал себя пришельцем на чужой планете, где жителям приказано не замечать меня, одновременно следя за каждым моим шагом. Или единственным белым человеком среди города черных людей, которые делают вид, что и я тоже черный. Н о я – т о з н а ю, ч т о я б е л ы й. И они это знают. Ощущение абсолютно жуткое и нереально реальное. В метро я читал одну и ту же рекламу маргарина «специально для выпечки». За двадцать пять минут пути я успел ее прочесть, вероятно, раз триста. Тупо, прилежно проговаривая каждую букву как в первый раз: с п е ц и а л ь н о д л я в ы п е ч к и. Вставая со скамейки, я понял, что даже не слышал названия станции, встал чисто автоматически. Вышел из вагона. На стене нашел крупную надпись с названием станции – она. Подходя к дому, уткнувшись носом в землю, я впервые увидел столько всякой всячины, которой раньше не замечал. Или же ее просто не было раньше? Валялись семь или восемь пустых, искореженных жестяных банок из-под рыбной консервы. Растянулся по земле использованный презерватив. Рядом с ним ползал жирнющий дождевой червяк, плод чьей-то любви. Покусанное яблоко, которое нельзя было еще, впрочем, назвать огрызком, валялось тут же неподалеку. Школьная тетрадка была зверски растерзана, помята, обтоптана кем-то, наверное, своим хозяином. Помойный бак был слишком далеко от того места, по которому я шел, разглядывая все эти вещицы. Эту утварь можно было бы собрать на какую-нибудь постмодерновую экспозицию в арт-галерею. Создать интерьер вот такого вот пустыря, как здесь. Запустить туда ветер, грязь и траву. Вход сделать платным. Люди же не видят, сколько всего интересного валяется у них под ногами. А в музей ходят для того, чтобы смотреть выставки, вот и будут смотреть! Это вам не «красота по-американски».
Пенелопа медленно виляя вышла из комнаты мне навстречу, сладко позевывая на ходу. «Ну, как ты тут без меня? Соскучилась, небось?» — я целовал ее в нос. «Конечно, соскучилась!» — отвечала она мне на своем кошачьем языке. После ужина мы валялись с Пеней на кровати, курили вишневый табак, гладились, урчали, болтали о том о сем. Мне с ней было так хорошо. Я забыл все свои страхи и этот жуткий день. Пеня рядом – больше мне ничего не надо. Я был счастлив в тот вечер. Мы заснули рано, не раздеваясь, прямо поверх одеяла. Пенелопа грела меня своим теплом, потягиваясь, она иногда царапала меня нежно, совсем не больно. Я улыбался во сне. Утром будильник не прозвенел. Я проснулся сам. Сварил кофе. Выглянул в окно. На карнизе сидела огромная ворона и грустно, даже как-то обреченно смотрела в кухню. «Ну, что? С добрым утром?» — казалось, говорила она мне. Пенелопа посмотрела на нее равнодушно и стала умываться. «Утро доброе!» — ответил я вороне. Она каркнула пронзительно громко и куда-то свалилась. Наверное, полетела к соседям, если, конечно, у меня вообще были соседи. И вообще если у меня была кухня, дом и Пеня. И если я вообще был…