– Кто же теперь будет летать со мной по ночам? – Скорее сказала, чем спросила Катя.
Она сидела на кровати, задрав ноги, и смотрела в стенку напротив. На столе остывал кофе со вкусом шоколада. В комнате было очень тихо. В коридоре никто не шаркал тапками, не гремел кастрюлями, не разговаривал и не пел песни. Общежитие будто вымерло. Я смотрела на нее и внутренне прощалась, хотя, казалось бы, подумаешь, это же не в разные города или страны, всего лишь в разные корпуса, три минуты ходу. Но я чувствовала, что с ней что-то происходит, и эти три минуты ходу обернутся вечностью. Грустно.
Я накинула ветровку и пошла прогуляться, подышать иерусалимским ветерком, поиграть с запуганными котами. Среди клона всего боящихся, дрожащих при каждом шорохе котов есть тут редкие виды, которые сами кидаются тебе на руки — мол, гладь меня скорей, пока я добрый. И это так неистово мило…. Пока гладишь одного смельчака, мимо проходит еще один любитель человеческой ласки: не долго думая, он запрыгивает к тебе на колени, усаживается поудобнее и терпеливо ждет свою порцию, а заодно и порцию первого кота, который остается в стороне, практически без внимания, и вскоре уходит сам.
– Какой ты негодя-а-а-й! – Растягиваю я. – Тебя тут звали что ли? Пришел такой, как к себе домой…..
Кот довольно урчит. Я разговариваю с ним и сама уже почти тоже урчу. Хороший. Все-то ему хорошо. И так хорошо и эдак — тоже неплохо. В такие моменты я особенно остро осознаю, как сильно порой я хочу быть кошкой.
Вчера шла домой. Когда проходила мимо охраны, в руках у меня был прозрачный контейнер с покупным салатом, охранник улыбнулся: «Можно это проверить?» – и заглянул в контейнер. «Нет!» – сказала я, – «Можно я это сама проверю?». Он посмотрел студенческий билет с улыбкой, проверил рюкзак, как обычно, и сказал мне вслед: «Вкусно!».
Охрана тут очень забавная. Очень много русских. Им, говорят, хорошо платят. Охранникам, в смысле, а не русским. Вот, например, в студенческой кафешке сидит на входе мальчик по имени Дима. Он живет на другом конце Иерусалима, каждый день к семи утра едет в университет на работу. А вообще-то он футболист. В России был футболистом. И здесь потом тоже. Но повредил сильно колено и был отстранен на три года. Ходит с трудом.
– Это на три года с какого момента? – спросила я.
– Да вот с этого, – улыбнулся он.
Жаль его. В нем есть какая-то трагедия. А трагедия всегда была жанром высоким и возвышенным, заслуживающим как минимум почтения. Вот и сидит теперь Дима-футболист по двенадцать, а то и по четырнадцать часов на входе в студенческое кафе. А мимо проходят одни и те же сумки, заходят внутрь, что-то едят, сытые уходят прочь. А он все сидит.
В моей комнате теперь звучит еврейская музыка на иврите, приходят гости, со мной все время говорят на иврите, кормят меня пастой, армейскими яйцами с томатами.
– Если ты станешь от этого счастливей, я привезу тебе тазик из дома! – сказала Галь, моя соседка. Слегка полноватая, не особенно симпатичная, она очень общительная и хорошая девочка. Сегодня даже убралась и помыла посуду. Она учит меня потихоньку ивриту. Я учусь, наконец, говорить.
Катю не видела уже три дня. Она, наверное, летает без меня, или вообще предпочла не летать. Ведь это бывает опасно.
Вот в Иерусалиме поднимается неистовствующий ветер. Он то ли сердится, то ли веселится – сразу не поймешь. В город заглянула зима, ноябрь все-таки. Но я никак не могу в это поверить. Кругом цветут яркие цветы, деревья зеленятся, светит солнце, сухо и чисто. Зима? Меня научили носить пальто, когда слякоть, дождь или снег, сильный ветер, голые ветки деревьев, серо, лужи. Как я могу надеть пальто, когда тут н е з и м а. Только возвращаясь из университета домой, я каждый раз обещаю себе надеть это пресловутое пальто и, наконец, не мерзнуть. Но каждый раз, просыпаясь с утра, я вижу солнце, небо, цветы и опять пальто остается висеть на вешалке в шкафу, и я никак не могу перешагнуть через свои шоры.
В университете живут котята. Их мама, наверное, тоже там живет, но они такие малюсенькие, словно игрушки, все время шарахаются там одни. Как и положено они всех боятся. Как и полагается, смотрят на тебя с любопытством, но только издалека.
На полянке во внутреннем дворике гуляет кот. Он ходит между развалившимися на травке студентами и орет. Мяукает так требовательно, резко, деловито, ни к кому не обращаясь, и ничего не прося. Я зову его: «Кици-кици-кици!», он подходит на безопасное расстояние, стоит, смотрит на меня и орет. Потом легко прыгает в сторону и уже шагает прочь, задрав хвост и продолжая свои требования. Это его будничные развлечения.
Галь забыла привезти мне тазик.
Я сдала белье в прачечную. И на следующий же день получила его чистым, аккуратно сложенным. Не прилагая никаких усилий, кроме как принести и унести вещи, половина моего гардероба сделалась чистой. К хорошему действительно быстро привыкаешь.
Во вторник ездили на экскурсию в музей. Организация экскурсии как обычно оставляла желать лучшего. Отправились с места сбора на полчаса позже запланированного, предварительно замерзнув на вечернем ветре. Я взяла в ближайшем кафе большой каппучино и кусок апельсинового пирога. Они очень помогли мне пережить эту поездку. Музей этот замечательный, только уж больно далеко расположенный. Ехали почти полтора часа. Сам музей оказался подпольным, так сказать партизанским, заводом по изготовлению пуль в 1945-1948-ом годах. На земле стоит обычный кибуц (колхоз), а под землей станки. На земле выращивают овощи и фрукты, пекут хлеб, стирают общественное белье, а под землей гудят станки, изготовляют смертоносные пули, которые потом везут в Тель-Авив, которыми потом убивают ненавистных врагов – англичан и арабов. Я купила себе одну пульку, правда без пороха, на цепочке и повесила ее на шею, пусть болтается.
На обратном пути пели песни, галдели, как могли. Даже остановились по просьбе некоторых прикупить пива. Песни пели разные: и русское ретро, и рок, и военные песни, и армейские израильские, и даже Биттлз. Катя села на переднее сиденье рядом с водителем, и я никак не могла понять кто кого из них кадрит. Она меня не замечает, будто я вообще не существую. Но я же мыслю? Потом она выглядывает из-за своего сиденья и начинает что-то делать, чему названия я не знаю. Она начинает заводить песни, что-то кричать, спрашивает, почему никто не поет, пытается шутить, смеется. Я перестаю понимать, что происходит, и стараюсь просто расслабиться. Кажется, нас стало меньше в автобусе.
Я начинаю заводить себе тут друзей. Галь пригласила меня на праздники к себе домой, в Нетанию. Я сказала, что подумаю, но вроде бы уже подумала. Ребята собираются организовать группу куда-нибудь на море, заказать автобус. Я тоже хочу. Но начинаю чувствовать себя тут все страннее.
На столе горит свеча с запахом специй. Нежный запах распространяется по комнате. Галь уехала домой на три дня выходных. Я осталась одна, королевствовать тут в комнате. Может, попить чайку? – предлагаю я сама себе, и с радостью соглашаюсь тут же. Люблю пить чай сама с собой. Это сосредотачивает.
Раздается робкий стук в дверь. Соседка напротив, некая испанка Сарит, принесла мне бутерброды. Я улыбаюсь, но, конечно, беру. Сначала один. Она протестует и настаивает на том, чтобы я взяла всю тарелку. Это что, ужин? – спрашиваю. Она улыбается. Как раз к чаю, думаю.