Марочка шла и думала, как обычно, о своем цветочном море, о предательстве и депрессии и, конечно о фруктовом кефире. Эти вещи всегда сидели в ее голове, даже когда она решала сопромат. Ее новый кожаный пиджак мило смотрелся с потертыми джинсами. Она была хороша собой и вполне симпатично одета. Марочка умела себя преподнести, и ее безумно любили друзья. Она шла на стрелку. За свою жизнь Марочка забила больше две тысячи стрелок, и, к своей гордости, ни одну из них не продинамила. Сегодня она встречалась с Гошей. Она знала, что он подарит ей розу, ну, и конечно, пригласит в филармонию джазовой музыки. Марочка подошла к высокому, хорошо сложенному человеку, поцеловала его безупречную кожу на щеке и сказала:
– Здорово Гога! Знал бы ты, как я от всего этого устала!
Гоша без выпендрежа вытащил из-за пазухи синюю длинную розу, и Мара без стеснения с довольной улыбкой приняла ее. Погода была очень милая. Холода не было, ветра тоже. Дышалось легко и свободно.
– А ты не знаешь случайно, что сегодня в филармонии? – ненавязчиво, как бы ни с того ни с сего спросил Гога.
– Наверное, что-нибудь потрясающее душу до ее корней. Может, зайдем?
– А ты хочешь?…
– Ну, а как…?
Гоша свернул во дворы. И долго Марочка извивалась по этим грязным, запутанным питерским дворам. Ей нравились эти ободранные стенки во дворах-колодцах, она любила осень.
Они зашли в парадную, и в нос ударил густой терпкий запах конопли, родной и знакомый. Гоша резко и нетерпеливо взглянул на Мару и уверенно зашагал к лифту. Марочка знала Гогу уже много лет, он очень хороший парень. Конечно, он никогда не пожелает ей ничего плохого, и уж тем более, никогда ничего не сделает ей. Откуда такие мысли? На полу в лифте валялись два тонких шприца и вата с кровью. Марочка сглотнула с трудом слюну, и влага проскрипела по засохшему горлу.
Гога позвонил два раза и грязная, закопченная дверь с грохотом распахнулась. В коммунальной квартире было, как минимум комнат восемь. Осторожно крались по коридору жильцы и на кухне по-домашнему громыхали кастрюли и сковородки.
Взяв косяк, и не заплатив ни копейки, Марочка вышла из милого логова со своим другом, и они пошли в парк.
На природе курить оказалось очень мило. Смотря на желтеющие листья с красноватыми и зеленоватыми прожилками, хотелось проабстрагировать какую-нибудь тяжкую задачу, но Гоге улыбалось, и он постоянно мешал.
– А теперь пойдем в оперу.
– В какую оперу? Тут ведь так хорошо и спокойно, а там будет какая-нибудь толстуха выть полтора часа. Тебе оно надо?
Гоша сидел на скамейке и знал, что через полчаса Марочка сама свернет к театру, и будет восхищаться прелестными пассажами толстухи. Мара встала с белой скамейки и медленно легла на желтеющую траву, уже кое-где присыпанную умирающими листьями. Она смотрела в небо и думала о цветочном море. Оно было сейчас где-то там, между облаками и птицами. Питерское небо всегда умудрялось восхитить Марочку до основания. Она была в восторге.
Через полчаса они действительно сидели в опере. Буквально несколько часов назад Мара думала, что в оперу ходят одни идиоты. Оказывается, нет. Марочка восхищалась тем, что происходило на сцене. Она была благодарна Гоше за то, что он есть у нее. Мара смотрела на толстуху, и на глаза наворачивались слезы – а ведь у нее одна туфля без каблука и облупленные ногти. Мара смотрела в рот артистке и с удовольствием разглядывала ее почерневшие зубы и пломбы. Не дослушав вторую часть, они ушли из театра. Мара подумала, что «высокое и чувственное» ей, наверное, не по силам понять и полюбить. Потому что сквозь это «высокое» проглядывает обыденность и серость, стремление заработать денег и второпях не пришитая пуговица – все суета! Человек может петь о безответной любви и печальном счастье, одновременно почесывая ягодицу, натертую узким бельем. Мара предположила, растягивая свои мысли, что если человек поет о высокой любви, то он должен заклиниться на ней и замкнуться на этом полностью, а не думать, где купить хлеб. А то и для слушателей эта горечь чувства будет лишь фоном для своих глупых мыслей, а не жизнью. Ведь может же человек раз в месяц проникнуться и пропитаться чувством насквозь, как губка? Даже без разницы, каким именно чувством! В жизни у людей такие скудные чувственные восприятия, что они пытаются растормошить себя искусственно и хоть немного пожить полноценно, не играя и не прячась ото всех, пожить, расслабившись, и быть естественным. У Марочки не было таких проблем. Она умела воспринимать мир, запах, чела или вещи открытым сердцем. И эта вещь или запах, по привычке прикоснувшись, прикасается сразу к сердцу и выполняет свою функцию: веселит или наводит грусть, улыбает или балует. Вообще Марочка сочувствовала всем, что они замкнуты и опасаются естественных вещей, хотя это и есть жизнь, которая скромно ползет сторонкой.
* * *
– Мара! Так ты будешь чай или нет? Тебе положить лимон?
– Ты же знаешь, как обычно!
Мара сидела в кресле у Давида на кухне, и, вопросительно взглянув на Гошу, она отвела глаза в сторону. На стене устало тикали часы. Мару стало отпускать. Посиневшая роза болталась в вазе, одиноко раскинув свои зеленые лапы. Мариночка задумалась о фруктовом кефире и сказала:
– Гош, может домой?
– Мар, может чайку? – спокойно и уверенно спросил Гога.
– А может и чайку, – ответила Марочка и звонко засмеялась. Гоша знает ее насквозь, он угадывает ее желания и очень хорошо понимает. Он клёвый.
Попив чаю, Марочка посидела с полчасика с Гогой в метро и поговорила о насущных проблемах. Она не хотела с ним расставаться, и он знал это. Но, тем не менее, они попрощались. Мара села в вагон зеленой электрички и понеслась в самую середину немого тоннеля.
Рядом с ней сидел молодой человек, и в руках у него была пластиковая бутылка с «байкалом». Мара, не стесняясь, взяла бутылочку, отпила ровно половину и, сказав спасибо, засунула её обратно в сложенные крестом руки обалдевшего мальчика.
– Всё в порядке, молодой человек? Вам плохо?
Бедный парень улыбнулся и подумал: «Вот клёво!». Его мысли застопорились.
А Марочка вышла на своей остановке и побрела по осеннему тротуару, думая об изматывающей депрессии и о паскудном предательстве. Мара зашла в супермаркет, купила фруктовый кефир и подумала:
– Ведь жизнь прекрасна?
Из ее рук плавно уплыл куда-то кефир, и она увидела знакомую улыбку:
– Страсть как люблю кефир!
Марочка посмотрела на ботинки молодого человека и подумала: «Он же клёвый парень!».
– Я Мара. Пойдем погуляем, а то я не люблю застой!
Они пошли по тротуару, и одна из ее постоянных спутниц осталась в магазине.
«Ну, и хорошо!» – подумала Мара, гладя нежными лепестками по щеке.
– А ты все время такая милая? – спросил новый друг.
– Слушай, а чего это так темно-то? Уж что-то чересчур! – Невпопад ответила Мара и решила проабстрагировать комплимент как-нибудь в другой раз. – Акуна матата!